«Мемас», «хайп», «дизлайк»... За десять лет мессенджеры и социальные сети продиктовали новые правила письменного текста. Сообщения в Cети растеряли знаки пунктуации, игнорируют правила грамматики, пестрят заимствованиями и больше похожи на путаную устную речь. Причем не очень русскую. Вместе с филологом Анной Потсар мы решили разобраться, действительно ли стоит бить тревогу.
Русский язык стал другим. На эту тему написаны десятки монографий, однако почти никто в них не заглядывал. О начале исчезновения языка говорят на эмоциях, не ссылаясь на научные данные. Делают это в основном люди, уже сформировавшиеся как личности, со своими представлениями о мире. Они более негативно реагируют на перемены – им нужна стабильность, в том числе и языковая. Объективной оценки в этом случае ждать бесполезно.
Да, мы засоряем речь дурацкими словечками, местными акцентами, англицизмами и жаргоном, но делаем это, чтобы добавить языковой игре больше смыслов. Это не значит, что мы его портим. Людям нравится играть в игры. Мы же не осуждаем писателей, которые вольно обращались с языком и ввели в обиход такие слова, как «эпоха» (спасибо Карамзину), «градусник» (Ломоносов), «стушеваться» (Салтыков-Щедрин) и «бездарь» (Северянин). Это все не имеет отношения к языковой деградации.
«Язык – медлительная, неповоротливая система, которая сохраняет равновесие и под влиянием более сильных воздействий, – говорит Анна Потсар. – Высказывания в социальных сетях, как правило, речь спонтанная, во многом близкая к речи устной. Это даже не вода, в которую нельзя войти дважды. Это воздух, которым мы дышим: мы же не беремся искать воздух, который выдохнули пять минут назад».
Перемены в языке доказывают, что язык находится в обращении и остается живым. Но одно дело словообразование, другое – иностранные заимствования.
Говори по-русски! О"кей!
В русском языке иностранные заимствования появились под руку с первыми иностранными контактами. Во-первых, чтобы обозначить явления и вещи, которых до этого в жизни русского человека не было, – «тулуп», «какао», «пингвин». Во-вторых, иностранные термины помогли сократить количество слов (саммит – встреча на высшем уровне, дедлайн – крайний срок сдачи работы). Мы даже не подозреваем, сколько иностранных терминов используем в повседневной жизни. Эти «пришельцы» уже никак неотделимы от нашей культуры.
Иностранные заимствования – естественный механизм эволюции языка в мире, где условные границы расширяются с каждым днем.
Надо понимать, что в лексикологии исконно русским считается слово, образованное даже от заимствованного корня, но только с помощью русскоязычных словообразовательных частей. Например, «шоссейный» – вполне себе русское слово, по определению таким же можно признать и слово «мемасик».
В большинстве дискуссий о деградации языка речь не идет о глубокой академической научной полемике. Бывает, что малораспространенные слова извлекаются из частной переписки и обсуждаются столь активно, что те контрабандой проникают в нашу повседневную разговорную речь. Похожий механизм сработал в случае с уголовным жаргоном, который уже воспринимается как вполне допустимое выразительное средство для СМИ. Например, «поставить на счетчик» или «попадать на деньги».
Иностранные заимствования – естественный механизм эволюции языка в мире, где условные границы расширяются с каждым днем. Новые слова органично встраиваются в систему и никак не влияют на внутренние правила грамматики и пунктуации, которые и определяют языковую самобытность. Правда, ошибки и опечатки перестали в наше время быть редкостью.
Интернет – зло?
Нам кажется, что раньше мы были грамотнее. А на самом деле описки, корявые формулировки и искажение конструкций просто не выходили за рамки частных коммуникаций. Все это оставалось дома, в семье, в профессиональном коллективе. Но потом появился интернет.
Здесь собраны все: иностранцы, люди с профессиональным сленгом, региональные особенности и язык малых групп. Мы подозревали, что существует профессиональный жаргон, но не видели его в таком количестве. «Бан» (англ. «блокировать»), «мимими» (кит., звук мяуканья), «лайк» (англ. «нравиться») – это просто иностранные слова, которых мы раньше не использовали.
Сегодня любой человек может написать текст, минуя редакторские и корректорские правки, и его сообщение увидят все.
Теперь все это свалено в один большой ящик, из которого мы, вольно или невольно, выбираем кубики и строим свой языковой образ. Британский филолог Дэвид Кристал даже выдумал новую профессию по изучению языка в интернете – интерлингвист. Но, как он сам писал в одной из научных работ, «интернет просто ставит перед нами зеркало».
«Интернет отчасти сделал частное публичным, выставив на всеобщее обозрение все несовершенства непрофессиональной устной и письменной речи, – продолжает Анна Потсар. – Сегодня любой человек может написать текст, минуя редакторские и корректорские правки, и его сообщение увидят все. Интернет просто показал нам наши недостатки».
Оказывается, мы всегда писали безграмотно. Но правила грамматики не меняются из-за того, что большинство не умеет правильно использовать их. Тем более, эти правила неприменимы к визуальным образам, которыми вполне можно заменить слова.
Наскальная живопись XXI века.
Нас меняют мода и время: жизнь ускоряется, и у нас больше нет возможности долго объяснять собеседнику охватившие нас чувства. Как только человечеству предложили упрощение в форме смайлика, мы схватились за него как за спасательный круг.
Смайлик – по-научному «эмотикон» – пришел в нашу жизнь с клавиатурой, виртуальными текстами и электронными сообщениями: письменное общение стало быстрее, проще и понятнее. В 1969 году Владимир Набоков в одном из своих интервью буквально спросил, когда же появятся смайлики. Через 13 лет Скотт Фалман ответил на его запрос и придумал это:-).
«Смайлики просто отражают перемены в нас самих. Дело не в языке, дело в нас, – говорит Анна Потсар. – Мы перестали сдерживать эмоции. Мы стали более открытыми и более агрессивными. Это смена коммуникативной модели, а вовсе не обновление языка. Например, социум перестал считать, что бранная лексика – это нечто вопиющее. Это тренд, и привести он может куда угодно: как к полному запрету обсценной лексики, так и исчезновению флера запретности».
Языковые игры и криптография смайликами никак не влияют на язык, пока перед глазами у его носителей есть эталонные образцы. В письменной и устной речи должны быть разделы, где грамотность и чистота языка необходимы, и тогда временная мода сможет остаться временной.
«За базар отвечаю».
Но негативные тенденции все же есть. Мы действительно стали меньше внимания уделять грамотности и чистоте языка. Ответственность за выбор качественной информации ложится на пользователя. Мы сами себе и научный, и литературный редакторы. Личные блоги и группы в интернете признаются новыми медиа, но регулирующие структуры волнует их контент, а не грамотность.
Для сохранения норм языка необходим образец. Ошибка, прочитанная тысячу раз, въедается в мозг даже очень грамотного человека. Когда читатель не видит примера ни в книге, ни по телевизору, он принимает ошибку за норму. Повторив ошибку две тысячи раз, он сам начинает влиять на формирование языка.
То, как мы пишем и говорим каждый день, и есть ответ на вопрос, на каком языке мы будем изъясняться завтра.
Предсказать, что будет с языком завтра, невозможно. Придется прогнозировать политические, экономические, культурные прорывы, модные тенденции, рост населения и множество сопутствующих факторов. Языковые нормы будут колебаться на весах от «падонков» до «граммар наци», но военные экспансии не спасут положение.
Если человек с детства читает что-то правильное, не с точки зрения содержания, а с точки зрения грамотности текста, повышается и его речевой уровень. Грамотность – прежде всего зрительная память, а не заучивание правил. Речь формируют не словари ударений, а музыкальное звучание слов. Получается, мы сами несем ответственность за грамотный русский язык у нас и наших детей. То, что мы читаем, как пишем и говорим каждый день, и есть ответ на вопрос, на каком языке мы будем изъясняться завтра.
Об эксперте
Анна Потсар
– доцент кафедры публичной политики НИУ ВШЭ.
Наша устная речь имеет мало общего с классической русской грамматикой - к такому выводу пришли питерские ученые. Вот уже три года они вешают на шею добровольцам диктофоны и записывают их речь так, как она звучит на самом деле. Проект «Один речевой день» - первая попытка серьезного изучения реального русского языка, на котором не написано ни одной книжки, но на котором мы все говорим
Во внутреннем дворике филфака Санкт-Петербургского университета на крылечке лежит небольшой бегемот. Табличка гласит, что, если девушка потрет его правое ухо, в ее личной жизни все сложится хорошо. Левое ухо - для молодых людей. Одно бронзовое ухо бегемота натерто до блеска. На бегу не успеваю заметить какое.
Кроме бегемота во дворике стоят Иосиф Бродский и Лев Щерба. Первый - поэт и нобелевский лауреат, второй - лингвист, автор знаменитой глокой куздры, которая штеко будланула бокра. Оба бронзовые. Мы с Анастасией Рыко, еще не бронзовые, стоим рядом с Щербой. Я верчу в руках диктофон.
Эта машинка вам хорошо известна, - заиг рываю я с кандидатом филологических наук, чей предмет исследований составляет устная русская речь.
О да! - кивает она.
Если бы у научных проектов были свои символы, то у проекта «Один речевой день», запущенного три года назад в стенах питерского универа, им стал бы диктофон.
Диктофон на шею
Технология кажется простой. На шею добровольцам - по-научному информантам - вешают диктофон, который записывает всю речевую продукцию, производимую человеком и его собеседниками за сутки. Проснулся - что-то буркнул жене, поехал на работу - поздоровался, обсудил с коллегами сплетни - машинка фиксирует все.
Чтобы все было по-честному, речь должна быть максимально естественной. Главное - пресечь все попытки участников эксперимента как-то подыграть ученым. Для этого соблюдалась технология, похожая на ту, что применяют при тестировании новых лекарств. Во-первых, полная анонимность, когда сами исследователи не знают, как зовут информантов. Во-вторых, диктофон и инструкции передает только тот ученый, который не участвует в исследовании и гарантирует, что сам не будет работать с полученными записями.
На сегодня записано 40 информантов - несколько сотен часов устной речи. Пока расшифровано только 40 часов, по часу от каждого. Уж больно трудоемкий процесс. На расшифровку и разнообразную разметку одной минуты записи у эксперта уходит примерно час работы. Анализируется все сверху донизу: звучание, грамматика, лексика, строение фразы.
С русского на папуасский
Ничего подобного отечественная лингвис тика за несколько столетий своего существования не знала. До сих пор всевозможные нормативные описания языка строились на основе письменных текстов, а звуковой стороной языка занималась исключительно фонетика. Возникает законный вопрос: зачем вообще исследовать устную бытовую речь?
Представим такую ситуацию. Вы прилетели к инопланетянам, говорящим, естественно, по-инопланетянски. Что делать? Фантасты хором предлагают нажать кнопочку на скафандре - и пожалуйста, полное взаимопонимание достигнуто. На месте инопланетян, разумеется, могут быть и французы, и англичане, и носители языка суахили. Для письменной речи такая кнопочка уже существует: электронные переводчики встроены и в Google, и в Яндекс. А вот с живой устной речью пока никакая машина справиться не может.
Конечно, и фантастика может стать реальностью, но с одним условием: для начала надо разобраться, что такое устная речь и чем она отличается от письменной.
После того как Кирилл и Мефодий тысячу лет тому назад создали славянскую азбуку, язык очень сильно изменился, - говорит автор и главный идеолог проекта, доктор филологических наук Александр Асиновский. - Изменилась его фонетическая природа. Мы сохраняем традиции письменности, но говорим как в известной английской поговорке: «Пишем “Манчестер” - читаем “Ливерпуль”».
Вы хотите сказать, что речевая практика строится по иным грамматическим схемам, чем речь письменная?
Я осмелюсь предположить, что по другим. Мы еще в самом начале пути. Еще год назад я вообще не знал, какой у современного человека словарный запас. Не тот, который в словарях записан, а тот, которым мы реально пользуемся.
Слово «реально» - повседневный кошмар питерских лингвистов. То, с чем им приходится иметь дело в проекте «Один речевой день», обнаруживает чудовищную истину: мы говорим не по тем законам, которые описаны в классических учебниках.
Вот кусочек расшифровки: «Здрасть / отдел кадров уже закрыт? ага / сёння же пятница / они… они-и… до полтретьего / а то и… до двух // они же почти без обеда работают // я грю / кадры почти без обеда работают / поэтому щас они закрыты / пятница же… ну… хошь ночуй / хошь уезжай». Можете ли вы с точностью сказать, что понимаете, о чем здесь речь? Зато какой материал для словаря редуцированных форм русской речи! Все эти «здрасть», «сёння» и «грю» так выразительны, как будто их произносят с театральных подмостков. Но это совсем не театр, это наша жизнь.
О том, что устная речь отличается от письменной, догадывались уже давно. Тот самый академик Щерба, рядом с которым мы сейчас стоим, еще в начале XX века утверждал: если мы начнем изучать устную русскую речь, мы получим другой язык.
В этом подходе есть правда, - соглашается Асиновский, - приходится отказываться буквально от всего, чему тебя учили. Филология вообще достаточно традиционная наука. Но наша эмпирика постоянно выбивает почву из-под ног. У нас работают люди, которым интересно добывать новые знания, а не пребывать в ситуации защищенного цехового профессионализма.
Анастасия Рыко как раз из тех, кто не боится нового знания.
Понимаете, результаты расшифровок напоминают хаос. Практически все традиционные единицы, с которыми мы, лингвисты, привыкли иметь дело, совершенно не работают: ни фонемы, ни морфемы, ни предложения. Ничего этого нет! Мы приходим к полной деструкции всех известных моделей, в рамках которых вообще можно что-то описывать. Наша задача - попытаться создать некоторую новую модель.
Лев Щерба строго косится на Анастасию, но та полна энтузиазма.
Мы пытаемся описать звучащую речь как неизвестный нам язык. Вот допустим, мы приехали к папуасам, они говорятна каком-то языке, и мы слышим некий звуковой поток. Собственно говоря, это опыт полевой лингвистики. Мы изучаем звуковой поток.
Окончание, где ты?
Звуковой поток похож на Ниагарский водопад. Современные технические средства вроде голландской программы Praat позволяют звук не только услышать, но и увидеть. Лохматая дорожка на экране - осциллограмма того, как мы говорим. С ее помощью можно, например, посчитать длительность и отследить качество произносимого звука. На слух это уловить почти невозможно. Если, конечно, вы слушаете не Юрия Левитана, говорящего в микрофон свое знаменитое «ОТ СОВЕТСКОГО ИНФОРМБЮРО». Но попробуйте сказать быстро фразу: «Молоко сегодня вкусное». А теперь попытайтесь определить, что вы произнесли вместо орфографических «о» и «е»? Да черта с два! А с программой - пожалуйста.
Вообще-то, эталонным для любого языка считается так называемый полный тип произнесения, - объясняет профессор Асиновский. - ВОТ КОГДА Я С ВАМИ СЕЙЧАС ГОВОРЮ - медленно, с паузами, четко артикулируя все слова, - это и есть полный тип. В нем можно легко найти любую фонему, и эта фонема будет соотнесена с определенной частью слова, то есть с той грамматикой, что в учебниках прописана. Но в нашем материале ничего подобного нет вообще.
Наш язык предполагает, что слово кроме корня состоит из целой кучи морфем - разнообразных суффиксов, приставок, окончаний. Слушая Левитана, мы можем точно сказать, из каких морфем состоит и в какой форме употреблено то или иное слово. И падежи, и роды, и числа, и прочее грамматическое богатство в его исполнении отлично слышно.
Однако результаты фонетического анализа доктора Асиновского и его группы обнаруживают, что до Левитана нам, мягко говоря, далеко. Вместо суффиксов и префиксов в живой устной речи - каша из сильно редуцированных, то есть ослабленных до неузнаваемости звуков, которая только намекает на присутствие здесь некоей классической морфемы.
Вот, к примеру, фраза из спонтанного монолога: «Я запомнил ее на всю оставшуюся жизнь», - с академическим достоинством продолжает Асиновский. - Возьмем из нее кусочек - «всю оставшуюся». Обнаруживается, что конец первого слова сливается с началом второго и вместо идеального сочетания двух гласных «у, а» слышен однородный гласный, что-то вроде «ё». Если фрагмент вырезать и дать прослушать, у вас и сомнений никаких не возникнет: это «ё». И гласный на стыке слов довольно короткий. А там ведь и словесное, и фразовое ударение! По классике там должно быть не меньше 200 миллисекунд звучания и, конечно же, неоднородный гласный. Должно быть. Но этого нет, причем нет сплошняком!
Профессор Асиновский уже растерял свою академическую величественность и говорит яростно и страстно. У всех сорока информантов все стыки слов звучат совершенно одинаково. Причем неважно, сколько гласных сталкивается на границах слов: две - так две, четыре - так четыре. Все равно на месте их столкновения будет звучать некий невнятный гласный длительностью примерно 100 миллисекунд. И где тут, позвольте спросить, окончание или суффикс?
Исчезает и различение безударных гласных. Все стянуто в нечто короткое и однородное. Например, осциллограмма четко показывает, что различий между окончаниями в словах «рыжий» и «каждую» в естественной речи просто нет. О грамматических формах того и другого мы просто догадываемся.
Редукции, то есть ослаблению, подвергаются не только гласные. Согласный звук «j» (что-то вроде «й») в окончаниях прилагательных типа «синий», «синяя», похоже, и вовсе безвозвратно исчез. Та же участь постигла и предлоги, и сложные составные суффиксы. Во фрагментах типа «который у них» нет ни окончания «ый», ни предлога «у». А в слове «обворовывал» на месте сложной комбинации суффиксов «ов», «ыв» и «а» слышится невнятное «ав» непонятного происхождения.
Китайский акцент
Число грамматических форм, используемых в устной речи, сведено к довольно смешному минимуму. Наиболее употребителен именительный падеж. Присутствуют еще родительный и винительный. К примеру, по статистике на тридцать употреблений «человек» приходится только одно «человеком». А формы множественного числа творительного падежа вообще услышишь в редчайших случаях.
Из глагольных форм чаще всего встречается прошедшее время типа «говорил» и «говорила». А уж всякие там причастия, деепричастия, сложные будущие времена и прочая великая грамматика используются гомеопатически мало.
Понимаете, что получается?! - со страстью восклицает Асиновский. - Когда мы пытаемся найти в естественной речи флексии, мы ищем то, чего нет. Для того чтобы понять, какие там фонемы, нам сначала нужно понять, что сказано. Понимаете? Сначала понять, а потом найти фонемы. Тогда у нас и части слова появятся, и звуки правильные. Но они появятся потом. А сначала нужно понять. О чем это говорит? - риторически вопрошает он.
Я что-то мычу в ответ. Асиновский машет рукой и чеканным голосом первооткрывателя отвечает сам:
Это говорит о том, что в естественной русской речи грамматические значения с помощью окончаний и суффиксов больше не реализуются! Ну реально нет этих самых флексий, они в природе не встречаются. Их невозможно услышать, их невозможно вычленить.
Нелингвисту понять всю глобальность этого умозаключения довольно трудно. Но если Асиновский прав, нам грозит что-товроде грамматической революции. Русский относится к синтетическим языкам, где значение и грамматическая форма выражены в пределах одного слова. Однако, изучая письменную речь последних десятилетий, специалисты всерьез опасались, что русский движется в сторону аналитизма, то есть стремится разделить грамматическое и лексическое значения.
Работы Асиновского и его коллег приводят к совсем другому выводу: русский язык в его устной форме постепенно становится изолирующим, то есть сокращает смысл слова до одного корня. Самый изученный изолирующий язык - китайский. Там все смыслы выражаются ничем не отягощенными корнями. Например, если я представлюсь незнакомому человеку, правильная синтетическая русская фраза может звучать примерно так: «Меня зовут Ольга, я работаю в “Русском репортере”». Если бы оказались правы «аналитики», мне бы пришлось представляться примерно так: «Мое имя есть Ольга, я являюсь сотрудником редакции журнала “Русский репортер”». Но в реальной жизни я говорю так же, как и все журналисты в России: «Ольга. “Русский репортер”». Именно так и говорят китайцы.
Самые частые слова
В аудитории, где мне обещали показать результаты расшифровок, скачут шестилетние мальчонка и девчонка.
Здравствуйте, - важно говорит мальчонка, - я Тимофей Сергеевич.
А я Надежда Григорьевна, - смущается девочка.
Мы играем в суд, пожалуйста, вы нам не мешайте, - строго велит Тимофей Сергеевич.
Тут у нас детский проект, - шепотом сообщают Анастасия Рыко и Татьяна Шерстинова, тоже кандидат филологических наук, работающий над проектом «Один речевой день». Мы удаляемся в уголок и возвращаемся к взрослой теме.
Понимаете, - начинает объяснять Татьяна, - есть слова, которые, как нам кажется, мы постоянно используем. А на самом деле мы их вообще не употребляем. А вместо них говорим «вот», «блин» или что-то подобное.
Частотный словарь естественного русского языка при современной технике делается довольно просто: из расшифрованных текстов выбираются все слова и ранжируются по частоте повторов.
Самое часто встречающееся слово - «я», - рассказывает Татьяна и добавляет: - Что неудивительно.
В самом деле, когда англичане лет двадцать назад запустили у себя аналогичный проект, у них тоже на первом месте оказалось «I». И это единственное, что нас с ними роднит.
Угадайте, какое слово по частоте у нас на втором месте? - хитро спрашивает Анастасия.
Я подозреваю подвох и говорю первое, что приходит в голову:
Допустим, «вот».
Не-е, - смеются девушки.
А какое?
Не, вы поймите лингвистов правильно! Мы, русскоговорящие папуасы, вовсе не склонны к тотальному отрицанию всего и вся. Не, честное слово, не склонны! Просто для нас, как выяснилось, «не» - это вполне традиционное начало фразы. Если вам нужно, чтобы вас услышали, безотносительное «не» вырвется у вас рефлекторно. Даже если вы хотите сказать, что ваш собеседник прав. Не, реально, так поддерживается диалог по-русски.
В английской естественной речи все оказалось вполне ожидаемым. На первом месте сакраментальное «I», на втором не менее сакраментальное «you», на третьем - «is». Англичане - люди простые и говорят именно то, что хотят сказать. Нет - так нет, да - так да.
Смотрим статистику. Первый полноценный глагол в частотном словнике - «знаю» - стоит на 40−м месте. Ни одного полноценного существительного в списке 150 самых употребительных слов не обнаружилось. Зато есть «блин» (85−е место), «типа» (118−е место) и, наконец, сакраментальное «*****» - на 116−м месте.
Вот пример, который я очень люблю, - говорит Татьяна. - Это расшифровка речи фотографа, очень образованного человека. Здесь у нас момент, когда он разговаривает с клиентом. Вот посмотрите: на 48 слов только 10 имеют смысл.
Татьяна открывает соответствующий файл. Так вот, оказывается, как мы говорим:
«А вот (э-э) на… н… вот наше вот это вот (э-э) вот это вот / вот тут / тут сложнее гораздо / да // потому что / значит / я вот вот (э-э) вот эти / ну в принципе / значит / ну / п… по моим / понятиям значит / я же не отличу так скажем / таджика от узбека что называется / да да да // да?»
Позвольте, - я пытаюсь сделать хоть какие-то выводы из всего услышанного, - может быть, все это личные стилистические особенности данного говорящего? Но тогда все еще хуже. Для каждого придется придумывать свою собственную грамматику, фонетику и прочее?
Та-а-ак, - доносится из другого конца комнаты, где по-прежнему активно действует «детский проект».
И как же это у вас украли эти деньги? - строго вопрошает Тимофей Сергеевич.
Ну, видите ли, - скромно ответствует Надежда Григорьевна, - я пришла в магазин, достала кошелек, тут вот их и украли…
Так, понятно. Следить надо за кошельком, гражданочка! - Голос Тимофея Сергеевича делается по-отеческиукоризненным.
Слышите? - шепчет, смеясь, Татьяна. - Это же они не сами придумали. Где-то услышали. Вот и мы так говорим. Мы не придумываем язык, мы его берем от родителей, из телевизора, от приятелей. Где-то услышали, нам понравилось, мы повторили. А потом уже начинаем как-то синтезировать, варьировать. Для человека язык - это цитата.
«Это не хаос, это просто неизвестная организация»
Возвращаюсь в кабинет к идеологу и отцу-основателю «Одного речевого дня» доктору Асиновскому. У меня куча вопросов.Во-пер вых, если наша устная языковая реальность так печальна, то что же остается от русской языковой нормы, за которую до сих пор мы в редакции «Русского репортера» жизнь клали?
Знаете, - после долгой паузы говорит Александр, - из этого эксперимента у меня родилось ощущение, что к двум известным болезням, дисграфии и дислексии, нужно добавить третью - дислингвию, утрату языка вообще, переход на язык жестов, принципиальный уход от слова. Такое количество разрушенного смысла или откровенной лжи культура не выдерживает. Возникает такая речевая практика, когда слова уже не найти - где это слово?
Это вы сейчас говорите в пылу полемики или констатируете научно установленный факт?
Я, конечно, говорю с пафосом и, разумеется, несколько утрирую. Для научных выводов пока путь маловат.
Но если все так плохо, может быть, речь - это вообще не язык, а только некие сигналы, которые мы посылаем для понимания идеального смысла, существующего в сознании?
Это у вас сейчас платоническое настроение, - смеется Асиновский. - Есть идея и вещь, есть сущность и проявление. Вы про это говорите? Но ведь тогда нам нужно будет допустить, что мы с вами не обмениваемся звуковыми волнами, а общаемся на ментальном уровне. А если все-таки обмениваемся, значит, мы должны уметь работать не только с идеальным, но и с реальным звучанием. Нужно найти идеальное в реальном.
Есть старый анекдот про зэков, которые сидят в камере и рассказывают друг другу байки: «Номер один, номер четыре» - и все смеются. Не может ли устная речь быть просто отсылкой к некоему заведомо известному образцу?
Не просто может - она обязательно является отсылкой к литературной форме языка. Мы понимаем то, что говорим, и можем это записать. Но тут можно обойтись и без Платона. Это все-таки не методология. Нам просто надо научиться работать с реальными сущностями. Мы очень плохо знаем реальные сущности языка, которыми пользуемся в устной форме, - вот в чем дело. Как мало языку нужно, чтобы состоялась коммуникация? Сколько на самом деле нужно падежей, флексий, правил, чтобы передать смысл? И сейчас, когда появились технологии, было бы странно, если бы мы не попытались ответить на эти вопросы.
Практика устная и практика письменная не зависят друг от друга? Или окончания и суффиксы обречены на вымирание? Неужели мы больше не будем учить в школе падежи существительных?
Поймите, письменная традиция зависит от того, каким образом устроена культура. Как люди относятся к традициям. Вот, например, японцы начали проводить свои проекты «Один речевой день» чуть ли не сразу после войны. Они каждый год анализируют триста речевых дней трехсот японцев и производят реформу: отмониторили какие-то изменения - и вносят коррекцию в грамматику. Японцы вообще странные люди. Они все время поправляют свою норму. Но это же полная, я бы сказал, распущенность - с нашей точки зрения!
Устная речь не может быть полным хаосом. Должна быть какая-то структура.
Хаос не имеет бытия, вы правы. И это не хаос, это просто неизвестная организация.
Тогда в каком отношении эта организация находится к классической русской грамматике?
Я бы не хотел противопоставлять устную стихию и эту болезненную дислингвию русскому языку в его письменной форме. Это просто разные ситуации. Мы ведем себя в разных ситуациях по-разному, и это нормально для культуры. В общем, вы легко можете нам сказать: «Ребята, вы чем занимаетесь? Это же не русский язык». И мы сможем ответить только одно: «Да, пожалуй, это не русский язык». Но поймите, устная речь - это тот же язык и та же грамматика, только в ней реализованы возможности, которые не являются украшением этого языка. В языке вообще невозможна ошибка. Ошибиться можно только с точки зрения нормы. Но ведь норма - это только соглашение, не система. Мы не создадим никакой отдельной грамматики - будет просто более полная грамматика русского языка, будет языковое зеркало, в которое можно посмотреть и сказать: мы сейчас говорим так.
С языком в прежние эпохи все было хорошо, а нынешнее поколение все испортило. Мы перестали говорить по-русски, общаемся на суржике, хороший русский язык остался в прошлом.
Это, пожалуй, самый распространенный миф о языке, его воспроизводит каждое поколение. Правда, с разными вариациями. Одни видят угрозу извне - в наплыве иностранных слов, другие - в деятельности ученых, которые разрешают говорить и писать «и так, и так», якобы непрерывно реформируют правила, слишком либерально относятся к речевым ошибкам, третьи - в деятельности журналистов, которым некогда проверять свои тексты (да, радио и телевидение тоже виноваты в порче языка).
Те, кто разделяет этот миф, требуют «защищать» прекрасный русский язык Пушкина и Толстого. Они воспринимают язык как некий музейный экспонат, о «чистоте» и сохранности которого нужно заботиться. Что это значит? Фактически - протирать пыль, любоваться, поставить табличку «не прикасаться», не экспериментировать. Любые попытки языкового развития, языкового эксперимента воспринимаются как деградация, диверсия.
По мнению носителей языка, разделяющих этот миф, язык можно легко испортить. Во-первых - проникновением «нелитературных», чужеродных слов - жаргона, просторечий, мата, «олбанского языка», а также иностранных слов. Во-вторых - ошибками, которые становятся нормой, которые мы перестаем замечать. Иными словами, общество испытывает страх перед всем, что ненормативно, не упорядочено, не по правилам. Страх перед языковой стихией. Здесь можно привести такую аналогию: есть большой природный массив (лес, степь, пустыня) и есть маленький огороженный регулярный парк. То, что регулируется правилами, - это как раз такой маленький парк, садик, огородик. Все остальное в языке - это природная стихия диалектов, жаргонов, городских слов и словечек.
Как предлагается «защищать» русский язык?
а) путем введения законодательных запретительных мер (штрафы за мат, за употребление иностранных слов);
б) с помощью народных инициатив («тайная орфографическая полиция», сбор подписей в Интернете против «кофе» среднего рода, за «кофе» мужского рода);
в) путем агрессивного порицания, высмеивания ошибок, наподобие сообщества «Порву за тся/ться».
Как же на самом деле?
Те, кто разделяют этот миф, обычно не представляют себе, какой огромный путь прошел язык за минувшие столетия. Идеал для них находится всегда в прошлом, но это прошлое расплывчато: для кого-то «чистый» русский язык застыл в пушкинской эпохе, для кого-то идеалом являются довоенные годы, для кого-то - язык программы «Время» брежневского застоя (именно потому, что дружный коллектив редакторов, корректоров и цензоров работал в это время как никогда строго и сплоченно, не позволяя появиться в эфире ни лишнему ударению, ни лишнему слову, ни лишней мысли).
Так что же, действительно в эти эпохи все испытывали единодушие по поводу судьбы русского языка? Вовсе нет. Во времена Пушкина основным языком культурного общения был французский, а относительно русского языка велись гораздо более жаркие споры, чем сегодня. Это известные споры о галошах и мокроступах, о тротуаре и гульбище. Даже в сталинское время оставалось место для дискуссий о судьбах русского правописания. И, пожалуй, только брежневская эпоха может похвастать относительной стабильностью в языке и неуклонным ростом числа носителей русского языка во всем мире. Но и в эти годы все равно происходили изменения, шли дискуссии о культуре речи, появлялись новые слова, и более того, именно в годы застоя стала выходить специальная серия словарей «Новое в русской лексике», в которой новые слова были собраны и истолкованы.
Всем, кто согласен с утверждениями наподобие «русский язык гибнет» или «современная молодежь коверкает русский язык», мы настоятельно рекомендуем великолепную книгу Корнея Чуковского «Живой как жизнь». Написанная в 1962 году, более полувека назад, она до сих пор не потеряла своей актуальности. Автор начинает разговор с читателями с рассказа о том, как в разные эпохи среди носителей языка шли споры о тех или иных словах, как то, что казалось ошибкой в прошлом, в настоящем представляется неотъемлемой частью литературного языка. «Старики почти всегда воображали (и воображают сейчас), будто их дети и внуки (особенно внуки) уродуют правильную русскую речь», - пишет Чуковский. Очень интересно читать эту книгу полвека спустя, уже зная, что в наши дни какие-то из вариантов, о которых тогда спорили, стали частью литературного языка, а какие-то исчезли вовсе. Прочитав эту и другие книги о языке тех лет, понимаешь: в 1960-е и в 1970-е годы разговоры о «гибели» языка, «порче» его молодежью шли с такой же интенсивностью, как и сегодня, а ведь спустя полвека это время многим представляется эталонным с точки зрения чистоты русского языка.
Покажем, как происходят изменения в языке, на конкретных примерах. Возьмем, например, глагол «переживать». Вполне литературное слово, не правда ли? Но вот какой вопрос пришел недавно в «Справочное бюро» Грамоты.ру:
«Прочитала в книге Норы Галь “Слово живое и мертвое», что слово «переживать» в значении «волноваться, огорчаться» - безграмотное, «одна из примет пошлой, мещанской речи”. Очень удивилась. По моим ощущениям, нормальное литературное слово. Можете как-то это прокомментировать? Когда и как это получилось, что из безграмотного оно превратилось в словарное (я проверяла, в словаре есть, и безо всяких помет)? И имеет ли еще оно в современном языке тот мещанский привкус?»
Замечательная книга Норы Галь «Слово живое и мертвое» впервые была опубликована в 1972 году. И действительно, тогда - в 1960-х и начале 1970-х - употребление слова «переживать» без дополнения в значении «волноваться» («я переживаю») было новым, непривычным и вызывало некоторое отторжение у носителей языка (особенно старшего поколения). Об этом новом употреблении писал в том числе и Корней Чуковский в книге «Живой как жизнь»: «…Молодежью стал по-новому ощущаться глагол переживать. Мы говорили: „я переживаю горе“ или „я переживаю радость“, а теперь говорят: „я так переживаю“ (без дополнения), и это слово означает теперь: „я волнуюсь“, а еще чаще: „я страдаю“, „я мучаюсь“. Такой формы не знали ни Толстой, ни Тургенев, ни Чехов. Для них «переживать» всегда было переходным глаголом».
Иными словами, «переживать-волноваться» прошло тот самый путь, который проходит почти каждое языковое новшество: от неприятия и отторжения (в первую очередь старшим поколением носителей языка) до постепенного признания его нормативным. Сейчас глагол «переживать» в этом значении входит в состав русского литературного языка, никакой «пошлости» в нем нет. Правда, в некоторых словарях это значение пока еще дается с пометкой «разговорное».
Да, многие из привычных нам сейчас слов приобретали свое теперешнее значение не сразу, постепенно, преодолевая некие барьеры восприятия. Так, 80 лет назад спортивное слово «болельщик» было новым словом. Его заключали в кавычки, комментировали. Лев Кассиль в книге «Вратарь республики» (1937) заключает слово «болеть» в кавычки и поясняет его: «Болеть» на футбольном жаргоне означает увлекаться, ходить на матчи, жаждать выигрыша своей команды». Но при этом само слово «болельщик» отнюдь не было новым. Оно употреблялось прежде в значении «тот, кто проявляет участие, заинтересованность в каком-то деле, заботится, беспокоится о нем». Вот пример из Л. Успенского: «В России его [Уэллса] слышат и понимают… как великого болельщика за будущее человечества». Сейчас для нас непривычно именно такое - «неспортивное» - значение слова болельщик, а в 1930-е годы все было наоборот.
Изменения в языке могут идти и в другую сторону: слова могут устаревать, выходить из активного употребления. Раз уж мы вспоминали сегодня Чуковского, приведем строки из другого его произведения:
Давайте же мыться, плескаться,
Купаться, нырять, кувыркаться
В ушате, в корыте, в лохани,
В реке, в ручейке, в океане...
Хорошо ли мы понимаем разницу между ушатом, корытом, лоханью? Чем они отличаются? Заглянем в словари:
Ушат - кадка с двумя ушами на верхнем срезе, в отверстия которых продевается палка для подъема, ношения.
Лохань - деревянная клепочная посуда круглой или овальной формы, с невысокими краями для различных надобностей (мытья посуды, стирки белья, помоев).
И только что такое корыто, нам хорошо известно благодаря иллюстрациям к сказкам Пушкина и мультфильму «Вовка в тридевятом царстве».
Выход слов из активного употребления - тоже пример изменений, происходящих в языке, - таких изменений, которые происходят постоянно, но о которых мы, как правило, не задумываемся.
Итак, язык меняется, но эти изменения происходят не тогда, когда об этом трубят журналисты. Изменения в языке происходят постепенно, шаг за шагом, но неуклонно и непрерывно. Сегодня русский язык немного не такой, как был вчера, а завтра будет немного не такой, как сегодня. И это нормально, ведь ничего не меняется только в мертвых языках, а русский язык живой - «живой как жизнь».
Доля правды в этом мифе
Языки, действительно, могут исчезать и умирать. Но происходит это не в силу собственно языковых причин (буквально - не из-за «засорения» и не из-за того, что в словах меняется ударение). Языки исчезают вследствие того, что уходят из жизни их носители. Но это касается так называемых малых языков. Русскому языку вымирание не грозит.
Русский язык засоряется иностранными словами. Надо избавляться от заимствований, нам достаточно своих, русских слов. Если не принять меры и не остановить поток заимствований, скоро мы все будем говорить по-английски.
Этот миф тоже передается из поколения в поколение. Попробуем это доказать. Перед вами две цитаты. Попробуйте назвать даты (хотя бы десятилетие).
Цитата первая:
«Русский язык мы портим. Иностранные слова употребляем без надобности. Употребляем их неправильно. К чему говорить „дефекты“, когда можно сказать «недочеты» или «недостатки» или «пробелы»?… Например, употребляют слово „будировать“ в смысле «возбуждать», «тормошить», «будить». Но французское слово „bouder“ (будэ) значит «сердиться», «дуться». Поэтому «будировать» значит на самом деле „сердиться“, „дуться“. Перенимать французски-нижегородское словоупотребление значит перенимать худшее от худших представителей русского помещичьего класса, который по-французски учился, но во-первых, не доучился, а во-вторых, коверкал русский язык. Не пора ли объявить войну коверканью русского языка?»
Цитата вторая:
«Нам надо очищать наш язык от неоправданно большого количества заимствований, которые мы нахватали за последние годы… Вот есть слово „мерчандайзер“. Почему? Зачем его употреблять, если есть нормальное русское слово „товаровед“? Почему надо говорить „праймериз“ вместо того чтобы сказать „внутрипартийные выборы“? Неужели так сложно произнести еще одно слово? Зачем в дипломе писать „менеджер“, если с тем же успехом можно написать „руководитель“».
Кто виноват в «засорении» языка иностранными словами (с точки зрения разделяющих этот миф)? Виноваты журналисты, неоправданно использующие иностранные слова, лексикографы, включающие эти слова в словари. Например, авторов «Русского орфографического словаря» РАН критиковали за включение в словарь большого числа новых слов, пришедших из других языков. В словаре можно найти и «офлайн», и «праймериз», и «эксит-полл». Разве что «селфи» пока что нет, т. к. это слово появилось после выхода последнего печатного издания. Как можно было включать эти слова в словарь, восклицали пуристы? А лингвисты отвечали: как можно было НЕ включать эти слова в словарь, если они уже появились в русском языке?
Как же на самом деле?
То, что русский язык немыслим без заимствованных слов, очень легко доказать. Достаточно привести примеры слов, которые нам кажутся исконно русскими, но на самом деле таковыми не являются.
И правда, многие слова, которые нам кажутся исконно русскими, были заимствованы в глубокой древности из других языков. Например, из скандинавских языков к нам пришли слова акула, кнут, сельдь, ябеда, из тюркских - деньги, карандаш, халат, из греческого - грамота, кровать, парус, тетрадь. Даже слово хлеб, очень вероятно, является заимствованием: ученые предполагают, что его источник - языки германской группы.
И теперь вспомним строки Сергея Михалкова, которые можно назвать поэтической иллюстрацией к данному мифу:
«Нет! - сказали мы фашистам, -
Не потерпит наш народ,
Чтобы русский хлеб душистый
Назывался словом «брот».
Мы живем в стране Советской,
Признаем язык немецкий,
Итальянский, датский, шведский
И турецкий признаем,
И английский, и французский,
Но в родном краю по-русски
Пишем, думаем, поем.
На самом деле, как уже сказано, «русский хлеб душистый» называется, вероятно, словом, пришедшим к нам из германских языков.
В разные эпохи в русском языке обычно преобладали заимствования из какого-то одного языка. Когда во времена Петра I Россия строила флот, чтобы «прорубить окно в Европу», к нам пришло множество слов, связанных с морским делом, при этом большая часть - из голландского языка (верфь, гавань, компас, крейсер, матрос), ведь именно голландцы в то время считались лучшими корабельными мастерами и многие из них работали на российских верфях. В XVIII - XIX веках русский язык обогатился названиями блюд, одежды, украшений, предметов обстановки, пришедшими из французского языка: суп, бульон, шампиньон, котлета, мармелад, жилет, пальто, гардероб, браслет, брошь. В последние десятилетия слова в русский язык приходят в основном из английского языка, и связаны они с современными техническими устройствами и информационными технологиями (компьютер, ноутбук, смартфон, онлайн, веб-сайт).
Сказанное отнюдь не означает, что русский язык такой бедный или такой жадный: он только принимает и ничего не отдает. Вовсе нет. Русский язык тоже делится своими словами с другими языками, но экспорт чаще идет не на Запад, а на Восток. Если сравним русский язык и казахский, например, то увидим, что в казахском языке очень много заимствований из русского. Кроме того, русский язык является посредником для очень многих слов, которые идут с Запада на Восток и с Востока на Запад. Такую же роль играл в XVII - XIX веках польский язык, через который в русский пришло очень много слов (благодаря полякам мы говорим «Париж», а не «Пари», «музей», а не «музеум», «революция», а не «революсьон»).
Многих носителей языка раздражают именно недавние заимствования; английские слова воспринимаются едва ли не как враги русского языка. В ответ на это приведем слова профессора МГУ Марины Сидоровой: «Но кто здесь виноват? „Лайоут“ и „воркаут“ абсолютно не виноваты. Здесь дело в общей культуре человека. Дело в том, что человеку не приходит вовремя в голову хорошее, понятное русское слово, или он не утруждает себя тем, чтобы это слово подобрать».
И когда человек вводит, пускает в ход новое слово, будь то слово заимствованное или придуманное русское, он не может предсказать его судьбу. Есть замечательный пример - первая русская „Арифметика“ Леонтия Магницкого (1703). И в названии учебника („Арифметика, сиречь наука числительная…“), и в определении науки („Арифметика, или числительница, есть художество честное, независтное…“) Магницкий предложил два именования для этой дисциплины - заимствованное греческое и русское.
В языке осталось греческое слово. Почему оно прижилось? Потому что оно вписывается в систему: у нас все названия наук - с международными корнями (география, биология, химия и др.), и слово арифметика одним из первых встало в этот ряд. А названия арифметических действий у Магницкого тоже даны парами: «сложение» или «адиццио», «вычитание» или «субтракцио», и здесь у нас остались русские слова. Почему? Потому что здесь было важнее иметь параллель с глаголом: «складывать» - «сложение», «вычитать» - «вычитание». И, конечно, практически невозможно это предсказать».
Если мы запретим иностранные слова, мы просто-напросто остановим развитие языка. И вот тогда-то есть угроза, что мы начнем говорить на другом языке (например, на том же английском), ведь русский язык в этом случае не позволит нам выражать наши мысли полно и подробно. Иными словами, запрет на употребление иностранных слов ведет не к сохранению, а к уничтожению языка.
Доля правды в этом мифе
Заимствования действительно могут употребляться неудачно. Это не значит, что слово неудачное, просто оно может быть употреблено не к месту. Например, читаем в газете: «драматический рост безработицы». Как определить - удачно или неудачно употреблено иноязычное слово? Открываем словари и смотрим значения слова (фактически примеряем каждое значение, как одежду). У слова драматический четыре значения: 1) к слову драма (драматический театр). Не то значение; 2) рассчитанный на эффект, напыщенный (драматическая пауза). Может ли рост безработицы быть напыщенным? Вряд ли. 3) напряженный, тяжелый, мучительный (драматический период жизни). Тоже что-то не то. И 4) о тембре, голосе певца, певицы (драматический тенор). Явно не подходит. Мы не знаем, даже с помощью словаря не можем выяснить, что же хотел сказать журналист. На самом деле он просто взял близкозвучащее английское слово dramatic, которое в одном из значений «разительный, впечатляющий». Вот эти слова как раз и надо использовать, английское слово здесь неудачно: в английском языке такое значение у слова dramatic есть, а в русском у слова «драматический» - нет. Таким образом, иноязычное слово употреблено неудачно.
Но это же вовсе не означает, что нужно срочно запретить употребление слова «драматический», не правда ли?
Иногда этот миф встречается в такой формулировке: Современным словарям нельзя верить, в них сплошные ошибки. У носителей языка на слуху только несколько фамилий, в первую очередь - Дитмар Розенталь, реже вспоминают Владимира Даля и Сергея Ожегова, еще реже - Дмитрия Ушакова. Словарям, на обложке которых нет этих фамилий, многие не доверяют.
Этот миф связан и с тем, что многие не представляют себе, чем занимаются лингвисты. Одним носителям языка лингвист представляется довольно злобным существом, которое сознательно не включает в словарь тот или иной вариант. Все так говорят, а лингвист из принципа утверждает, что так говорить нельзя. Все говорят «убить паука тапком», а лингвист утверждает: так говорить нельзя, надо: «тапкой».
Другим, наоборот, лингвист представляется существом довольно безвольным и слабохарактерным. Он должен сторожить норму, охранять ее от покушения неграмотных людей, а он делает шаг им навстречу и включает в словарь безграмотные варианты. Ну вот например, зачем он включает в словарь «кофе» в среднем роде? Всю жизнь учили, что это неграмотно, а лингвисты взяли и включили это в словарь. Какое они имели право? Так думают многие.
Как же на самом деле?
На самом деле лингвист - не враг народа и не злостный разрушитель нормы. Лингвисты вообще не устанавливают нормы, они их кодифицируют. Что это означает? Лингвист наблюдает за языком и записывает наблюдения в словари и энциклопедии. Он должен это делать независимо от того, нравится ли ему тот или иной вариант или нет.
Вот, например, мы слышали новость о том, что в Большом адронном коллайдере частицы разогнали со скоростью, превышающей скорость света. Представьте себе физика, который скажет: «давайте сделаем вид, что этого не было». Ну мы же знаем, что ничто не может двигаться со скоростью, превышающей скорость света. Давайте этого не заметим. Что вы сделаете с таким физиком? Вы уволите его. Вы скажете: если ты физик, ты обязан это отметить и зафиксировать. И объяснить нам, почему это произошло.
В словарях существует сложная, развернутая система помет. Какие-то варианты помечаются как равноправные (твОрог и творОг), где-то один вариант признается предпочтительным, а второй - допустимым (например: предпочтительно шевелЯтся, но допустимо и шевЕлятся; опять эти глаголы на -ить, в глаголе «шевелиться» - в отличие от «звонить» - ударение на корне в личных формах уже признано допустимым), в каких-то случаях лингвист отмечает вариант в словаре (потому что не может не отметить), но пишет: так говорить нельзя. В словарях есть пометы «не рекомендуется», «неправильно». Например: шарф, шАрфы, неправильно шарфЫ. Поэтому словарь надо уметь читать, надо уметь им пользоваться. И со словарями связан еще один миф: что грамотным людям словарь не нужен. Все наоборот. Лингвисты говорят, что чем грамотнее человек, чем чаще он смотрит в словарь. Потому что он понимает, какое множество вариантов - орфоэпических, грамматических, орфографических существует в языке, их все не упомнишь, да и не надо. Для этого и существуют словари, в которые надо заглядывать всякий раз, когда возникают сомнения. И мы вас призываем как можно чаще заглядывать в словари.
Доля правды в этом мифе
На самом деле в словарях и правда есть противоречия. Но они вызваны не тем, что лингвисты не могут договариваться, а другими объективными причинами. Во-первых, направленностью словаря (в словарях, адресованных работникам эфира, обычно будет указан только один вариант; словари, нацеленные на более широкую аудиторию, могут поддержать и менее желательные варианты). Во-вторых, противоречия в словарях обусловлены противоречием в языке: есть «горячие точки» языка, которые разные авторы отражают по-разному.
Что же делать, если в словарях разнобой? Какому словарю верить? И как выбрать хороший словарь в книжном магазине? Вот несколько практических советов.
Первое. Читайте словари с хорошей репутацией, остерегайтесь подделок. Выбирайте словари с грифом академических институтов РАН (Институт русского языка, Институт лингвистических исследований); словари, выходящие в сериях крупных издательств (например: «Словари XXI века», «Библиотека словарей ЭКСМО»). Не доверяйте изданиям, выпущенным на плохой бумаге безвестными региональными издательствами.
Второе. Узнайте побольше об авторах словарей. Подумайте, как Дмитрий Ушаков (1873–1942) или Сергей Ожегов (1900–1964) могут быть авторами изданий, называемых примерно так: «Новый орфографический словарь современного русского языка». Подумайте: не проделки ли это маркетологов, которые пользуются тем, что на слуху у неспециалистов только несколько фамилий языковедов? Не используйте словарь Даля, составленный в XIX веке, как источник сведений о современном русском языке.
Третье. Ориентируйтесь на профиль словаря. Ударение проверяйте по орфоэпическому словарю, а не по толковому; правописание - по орфографическому (а не по словарю синонимов).
Чтобы быть грамотным, нужно запомнить правильное ударение в сложных словах типа «тефтели» и «гренки», и вовремя их вворачивать. А еще выучить, что «кофе» мужского рода и громко возмущаться, когда кто-то говорит «мое кофе».
Не можем - хотя бы коротко - не сказать о еще одном крайне распространенном мифе: будто бы грамотность - это исключительно знание правильных ударений в словах и умение писать без ошибок.
Люди, которые называют себя граммар-наци или записываются в сотрудники «тайной орфографической полиции», по сути, являются распространителями этого мифа. Его распространяют и популярные в Интернете тесты типа «Насколько вы грамотны?», где ответ на этот вопрос можно получить, правильно выполнив 15 тестовых заданий с выбором правильного варианта.
Как же на самом деле:
Человеку, который прошел такой тест, кажется, что в этом и есть суть грамотности - знать заранее выученные ответы. Заметьте, что их число не так велико: случаи типа «кофе», «тюль», «шампунь», «звонИт», «договОр», «в Строгине» выучить не так уж и сложно. Но это не означает, что, выучив их, человек в совершенстве овладеет русским языком.
Можно привести прямую аналогию с вождением автомобиля. Сдать тест и получить права - еще не означает стать хорошим водителем. Для этого нужна большая практика. И еще одна аналогия: выучить 100 слов с непростым ударением и считать себя грамотеем - все равно что выучить 100 названий государств и их столиц и считать себя знатоком географии.
Мы не можем не процитировать здесь профессора МГУ Игоря Милославского. Обращая внимание на то, что самые популярные вопросы о языке - это вопросы о том, как правильно, лингвист пишет: «Правильно - по отношению к существующим в русском языке нормам, определяющим слитные и раздельные написания или, например, место ударения в определенных словах и формах. При этом, как кажется, остается в тени всех этих важных вопросов самый главный вопрос: вопрос о том, насколько точно все мы, говорящие по-русски, понимаем то и только то, что стоит за словами, предложениями и текстами, которые мы читаем и/или слышим. Затеняется также и вопрос о том, насколько эффективно все мы, говорящие по-русски, умеем выбирать именно то из разнообразнейших средств русского языка, чтобы выразить свою мысль в полном соответствии и с отражаемой реальностью, и с нашей ее оценкой, и с нашим отношением к читателю/собеседнику.
Мы говорим и пишем по-русски не ради демонстрации нашего умения говорить и писать без ошибок или ставить ударения на нужный слог, а для того, чтобы передать смысл. «Соблюдение правил - пусть и очень важное, но УСЛОВИЕ разумных речевых действий. Цель же этих действий - в ясном понимании того, какая реальность кроется за словами».
Грамотность - это отнюдь не только знание правил правописания и непростых ударений. Это еще и умение пользоваться словарями, умение выбирать наиболее подходящее слово, чтобы точно выразить свою мысль, умение не обидеть собеседника неудачной репликой. Грамотность - это еще и умение критически воспринимать информацию о языке, полученную из СМИ, не пугаться и не паниковать, услышав разговоры о «реформе языка». Русский язык отнюдь не исчерпывается набившими оскомину дискуссиями о роде слова «кофе» и ударении в глаголе «звонит». Русский язык таит в себе немало загадок, с ним связано невероятное количество увлекательных историй, и мы обязательно будем вам о них рассказывать - на страницах портала Грамота.ру.
Это особые программные комплексы, предоставляемые обычно разработчиками систем машинного перевода. Все, что нужно для определения языка текста - это ввести его в специальную форму, и нажать кнопку «Определить язык».
Через несколько секунд вы получите результат - это может быть точно определенный язык или несколько вариантов с процентами соответствия. Вам остается лишь выбрать более подходящий.
Незаменимая вещь для активного пользователя интернета. Где, как ни здесь, мы можем встретиться с текстами на разнообразных языках и в разных кодировках.
Теперь вы знаете, как идентифицировать (распознать) язык текста. Столкнувшись с текстом на непонятном языке или в непонятной кодировке, с набором непонятных символов, вам просто нужно будет ввести их в определитель, и узнать язык и кодировку.
На каком языке говорят граждане России?
Абсолютно перестала понимать людей, - пожаловалась на днях бывшая одноклассница. - Причем, в буквальном смысле слова. Вроде, все по-русски говорим, но друг друга не понимаем абсолютно. Я слушаю, как разговаривает по телефону моя 14-летняя сестра и ВООБЩЕ не понимаю о чем она говорит с подругой. «Менша, ты жжошь!» - это что означает? Выхожу из магазина, слышу, как переговариваются стоящие у киоска с пивом молодые люди. Каждое слово в отдельности - понимаю, смысл фразы - нет. Какая-то дикая смесь жаргона, мата и русского языка. Бабульки у подъезда что-то спрашивают, а мне приходится их переспрашивать. Я этот «деревенский русский» не понимаю также! Я вроде не старая, мне всего лишь 25 лет, но я перестала понимать своих сограждан - все говорят по-русски, но что говорят - понимаю не всегда.
Интернет-язык как тотальная безграмотность
На самом деле, это не всегда так забавно, как кажется. Несмотря на прошедший недавно «год русского языка» и отчаянное сопротивление филологов «американизмам» и остальным «нововведениям», русский язык стремительно меняется. В худшую или в лучшую сторону - покажет только время, но на лицо тот факт, что язык уже разделил людей на социальные классы жестче и реальней, чем уровень доходов. Ты можешь одеваться в одном магазине с руководителем крупной фирмы, но говорить с ним на разных языках. У каждого социального класса - свой язык, во многом непонятный другому социальному классу, отражающий свой стиль жизни и ценности.
Например, устроившись на новую работу , особенно если она из другой области, нежели предыдущая, первый месяц будешь ходить, как посетитель с Юпитера. Потому что, приходишь, как правило, в слаженный коллектив со своими ценностями, у которого есть общая история помноженная на профессиональную «терминологию» и понимание друг друга с полуслова. Только со временем их история станет твоей историей, и язык - твоим языком...
Впрочем, российские филологи бьют сейчас тревогу совершенно по другому поводу. В виду «общедоступности» Интернета на улицу и в учебные заведения выплеснулся «новый русский интернет-язык», основной особенностью которого является тотальная безграмотность и намеренное искажение норм.
Я уже готова плакать от этих новомодных словечек, - говорит Елена Коробанова, преподаватель русского языка и культуры речи, а в прошлом - учитель русского языка и литературы с почти 30 летним стажем. - Видели бы вы, что мне студенты пишут. Они пишут так, как говорят - и это ужасно. Нет в русском языке слов «по-любому», «зачот», «реальный мужик», «не по делу» , «шоколадно» - а мои студенты в своих работах это пишут. Они абсолютно не ощущают разницы между литературным и разговорным языком. Потому что русский литературный язык и русский разговорный язык - всегда шли параллельно друг другу. Конечно, они могут пересекаться и даже обогащать друг друга, но в достаточно небольшой степени, иначе получается вульгарщина. Сейчас в сочинениях стали появляться еще какие-то непонятные слова, которые мне даже не произнести. Как мне объяснили - это слэнг любителей японского анимэ, на которое началось повальное увлечение.
Я считаю, что русский язык стал однозначно портиться. Пока в Интернете не запретят разговаривать на таком языке, все усилия филологов и учителей бесполезны. Неудивительно, что люди перестают понимать друг друга. Раньше, благодаря печатным текстам, выверенным редакторами и корректорами, у многих поколений людей формировалась интуитивная грамотность. Правила можно было и не помнить - зрительная память спасала. А теперь - какая зрительная память, когда столько людей новости читают в Интернете, на всевозможных блогах и сайтах, иногда не относящихся к СМИ? Я вижу выход в том, чтобы вновь вернуться к «общему» литературному русскому языку, чтобы каждый мог понимать другого.
«Ох***но» вместо «великолепно»
Совет, несомненно, не лишен рационального зерна, потому что даже в этой самой публикации филолог обнаружит немало ошибок. Вопрос в другом, насколько это реально в настоящих условиях? Попробуйте сказать сантехникам (вариант - таксистам, уличным продавцам, уборщицам): «Господа! Позвольте узнать, где здесь уборная?», у них тут же случиться лингвистический ступор. Они такие слова слышат по большим праздникам и только по телевизору. Любая просьба, сопровождаемая полагающимся количеством «пожалуйста - спасибо - позвольте», осмысливается ими намного дольше, чем обыденное: «Мужики, где здесь сортир?». А ведь людей, прочитавший в своей жизни только 2 книги: букварь в 1 классе и учебник биологии в 9-м - это внушительный и постоянно растущий пласт людей, с которыми так или иначе контактируешь каждый день.
Речь людей пенсионного возраста - это еще один марсианский вариант русского языка, помесь разговорного уличного с деревенским диалектом. Кто знает, что значит слово «набуткалась»? А «черепеня», вместе с «буде», «баско», «темнает», «хороняли», «отпадывает»? Выучить это невозможно, в этой «языковой среде» надо родиться и жить. С другой стороны, объяснить старшему поколению, как я «вижу» с помощью ICQ свою подругу из Ижевска - сидит она или нет в Сети - точно так же нереально.
Подростки - носители еще одного диалекта, иногда странного, иногда смешного. По крайней мере, в свете глянцевых журналов и ЖЖ, вопль какой-нибудь 15-летней девушки, примеряющей платье в магазине «О! Гламурненько!» - более-менее понятен. К слову о подростках. Не так давно, на сайте «Новой газеты» - novayagazeta.ru - было опубликовано письмо одной весьма «продвинутой» женщины в защиту своей дочери-школьницы. Называлось оно «ЕГЭ по русскому или зачем мы учим своих детей врать?». Смысл многостраничных рассуждений сводился к следующей мысли: мы учим своих детей тем словам, которые давно уже не используются, называя все это «русским литературным языком», хотя, на самом деле, учим их банальному лицемерию. То есть, грубо говоря, почему мой ребенок должен писать «великолепно», хотя он говорит «ох***но»?!
Конечно, позиция спорная, так как любой другой человек может задать встречный вопрос: а почему я должен писать «ох***но», когда мне хочется и мое воспитание мне позволяет писать «великолепно»??
Интернет-язык, как разрушение стереотипов Александр Морозов, известный интернет-автор, известен на многих литературных форумах под ником Estrey, как «аффтар» многих произведений, написанных «разговорным» языком. Удивителен тот факт, что сам он в свои 24 года преподает общую психологию в Оренбургском госуниверситете. То есть по своему социальному статусу должен, наверное, выступать за чистоту языка.
Я считаю, что здесь нет никаких противоречий. Каждый должен писать и говорить на том языке, который, по его мнению, отражает его эмоции и более четко передает мысли. Мой язык - это так называемый «новый русский интернет-язык». Я себя в нем чувствую комфортно, кто бы там меня ни стыдил за «безграмотность».
К слову, я тут на днях зашел в блог к одному «товарищу», борцу за чистоту русского языка в сети, и увидел там такой баннер (вся стилистика и пунктуация сохранена) : «Я хочу хочу, что бы все эмбицилы в интернете писали по-русски правильно». После этого, кто из нас безграмотный «эмбицил» - это еще большой вопрос!
Язык - это живой организм. Ему нужно обновляться, с ним можно и нужно экспериментировать. А наши филологи вцепились в правила столетней давности - и не двигаются! А то, что этот якобы литературный язык не отражает современность - им параллельно. Главное - традиции!
Еще больше раздражают, конечно, доморощенные блюстители чистоты родного языка, которые комментируют мои рассказы. Сейчас каждый, кто закончил школу с «пятеркой» или «четверкой» по русскому языку, считает себя великим знатоком языка, и уверен, что его правила самые «правильные». Причем, они еще между собой в моем блоге разборки устраивают!...
Мне кажется, наше общество скоро расколется из-за языка. Так же, как однажды «раскололись» американцы и англичане, которые последнюю пару сотен лет спорят, чей же английский более «правилен».Только в нашем случае, это будут граждане одной страны...
Орфография и синтаксис оригинала в основном сохранены.
